Даже когда мозг Джулии зафиксировал эти черты и подсказал: «Да, это он», она не прекратила обшаривать глазами комнату — где же Старший Брат? И по ходу поиска ей стало предельно ясно, чего она на самом деле хочет. Карать Старшего Брата ей не хотелось. Не хотелось видеть его унижение. Нет, ей требовалось лицезреть его красивым, мудрым и могущественным, как всегда… и пусть объяснит, что партия — совсем не то, чем она кажется. Пусть придаст смысл всему случившемуся, растолкует, чем оправданы убийства и почему все жертвы не напрасны. Ей требовалось рассказать свою историю и разрыдаться в объятиях его сильных, умелых рук, и пусть он докажет, что все это — к лучшему. Пусть узнает, что она носит его ребенка, пусть чтит ее и любит. Тогда наконец ее мечты станут явью.
Заметив ее, это убожество тяжело насупило брови. Она и раньше видела этот хмурый взгляд каждый день своей жизни: в тысяче телепрограмм и на бесчисленных плакатах, смотревших с каждой городской стены.
На одну последнюю секунду у нее вспыхнула надежда. Пусть он стар, но это он — Старший Брат! В этот миг она почувствовала его харизму, ошеломляющую проницательность человека с телекрана. Возможно, все еще можно исправить. Он болен, с ним дурно обращались, но это именно он.
Тут, повернувшись к охранникам, он прошамкал брюзгливой пародией на свой прежний голос:
— Чего от меня хочет этот парень? Гоните в шею. Видеть его не желаю!
Джулия затаила дыхание. По спине пробежал холодок. Она сделала пробную попытку:
— Старший Брат… товарищ. Видите ли…
— Резерфорда сюда! — заорал охранникам Старший Брат. — Он примет меры. Болваны проклятые, водят сюда посторонних… нет, я все понял. Скоро на самолет, верно? Этот парень дотащит мои чемоданы.
Джулия повернулась к охранникам и в смятении прокричала:
— Как так, что вы с ним сделали? Это из-за побоев? У него поврежден мозг?
— Нет, мисс, — невозмутимо сказал охранник. — Он уже был таким, когда мы заняли дворец. Можно сказать, это он собственной персоной. Просто старый.
— Старый! — повторила Джулия. — Просто старый!
— Все убирайтесь, — сварливо потребовал Старший Брат. — Мне пора кушать банан.
Придя к такому заключению, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Еще раз она увидела его дряблое лицо, покрасневшие веки, струпья и кровоподтеки на старческом темени. Но теперь ей открылись и приметы ухоженности. Последние пряди волос были аккуратно расчесаны, лицо выбрито вокруг всем знакомых усов. Среди животной вони она сейчас различила и пыльный, но не лишенный приятности запах талька.
Джулия попыталась вспомнить свою ненависть. Если нельзя найти утешение, можно хотя бы почувствовать себя отмщенной. У нее даже не возникало желания его ударить. Старший Брат был беспомощен, как совсем недавно беспомощна была она; пристегнут, как пристегнута была она; опозоренный, обескураженный, неопрятный — совсем как она в минилюбе. Он бесспорно терзался от неудобства и боли. Она могла бы позлорадствовать.
Но нет. Она была не способна пожелать ему слепоты, помрачения рассудка, болезней. Нет-нет: она страстно желала ему здоровья. Если исцеление невозможно, она страстно желала, чтобы к Старшему Брату относились по-доброму. Ее передергивало при мысли о том, что прежде она мечтала его избить, загасить сигареты о его кожу. Нет, невозможно желать, чтобы тот, кто страдает, страдал еще сильнее. Она не находила в себе таких желаний.
А потом ее отвлек еще один страх: ребенок! Естественно, ребенок — не от него; эти жалкие чресла не способны дарить новую жизнь. Даже партия не могла бы этого потребовать. Значит, кругом ложь. Не исключено, что «семенной материал» был всего лишь чуть теплой водичкой. Ни для кого не секрет, что большинство ископл-девушек забеременели раньше, а потому никакого риска провала у этой партийной программы не было. Дети будут появляться на свет, а окружающие — соглашаться, что каждый ну просто копия Старшего Брата. Никто не осмелится это оспаривать, даже в тишине собственных мыслей.
Кругом обман. И все знали, что это обман, но лгали о лжи, пока сами не переставали понимать, где начинается ложь и где заканчивается. Что вся жизнь обернулась притворством и все вместе дурачатся, как малые дети. Даже в минилюбе играли в пытки и убийства, зная, что все это инсценировка. Всем было плевать, что Джулия никакая не голдстейнистка, однако правила игры требовали притворяться.
Но что заставляло людей убивать ради лжи? Кто-кто, а Джулия должна знать: она предавала мужчин и видела, как их пытают. Она играла в эту проклятую игру. Но тут другое: она это делала из страха. Ох… жуткая мысль: только ли из страха? Разве не сыщутся такие партийцы, которые совершали убийства по причинам, отличным от страха?
Потом прошло и это. Не осталось ничего. Она закрыла лицо руками и ощутила невыносимую гулкую пустоту. Ей был позарез необходим Старший Брат. Он не имел права! У нее перехватило дыхание, ноги подкосились. На секунду ей показалось, что за ней пришла смерть, и она приготовилась встретить ее с благодарностью. Но это были всего лишь слезы. У нее вырвался всхлип, и она расплакалась.
Она оплакивала утрату общежития и его шумный дух товарищества, койку, в которой спала, окруженная в темноте подругами. Оплакивала и годы в лито, и гордость за хорошо сделанную, полезную работу. Оплакивала собрания и марши, где она играла свою роль, и встречалась с товарищами, и верила. Да-да, порой она верила, и это ощущение было сродни радости и преданности. Все скандировали как один и вместе маршировали в будущее, полное силы и добра. Они пели, и песни эти были прекрасны. Люди, такие решительные и добрые, оказывались настоящими смельчаками, даже когда сжимались от страха и один позволял тащить другого в тюрьму. На что они только не отваживались друг ради друга! Подумать только: как она организовала знакомство с Уинстоном, как они, рискуя жизнью, занимались любовью в лесу и восхищались шальным пением птиц. Что это был за мир! Жизнь Джулии… не просто ушла в небытие, но была затоптана, с глумлением отвергнута, единым махом превращена в никчемный мусор.
Она опустилась на пол, неизбывно рыдая и ловя ртом воздух. Все лицо намокло, в горле по-прежнему саднило. Под тяжестью слез она не могла дышать. Охранник коснулся ее плеча, и она хотела отвернуться. До нее не сразу дошло, что он протягивает ей носовой платок.
— Простите, мисс. Мы их по возможности стараемся просушить, но люди реагируют точь-в-точь как вы. Да что там говорить: я и сам…
— Вот оно как! — поразилась она. — Вы прол!
Пара охранников добродушно посмеялась. Тот, что с носовым платком, проговорил:
— Да ладно, чего уж там, мисс. Но… да, все правильно. Я не в обиде. Ну да, я прол, и ничего зазорного в этом нету.
— Все мы чувствуем то, что чувствуем, — добавил его напарник. — Всем нелегко. И всем по-разному.
Теперь Джулия сквозь слезы подняла на них взгляд и в первый раз как следует рассмотрела обоих. Тот, что с носовым платком, был молод, черноволос и с трехдневной щетиной, похожей на россыпь перца. Второй оказался рыхлым мужиком в возрасте чуть за сорок, с розовыми щеками пьющего человека. Она улыбнулась и взяла платок. Влажный, как и предупреждал охранник, но она воспользовалась платком без брезгливости и обнаружила, что неприятное ощущение утихомирило ее слезы. Когда она осмелилась опять посмотреть на Старшего Брата, тот уже вновь открыл глаза и не спускал с нее любопытного взгляда.
Более молодой охранник сказал:
— Получается, только мы, пролы, можем выполнять эту работу. «Свободные англичане» слишком заняты — еле успевают всеми командовать, а за «синими» в одиночку не уследишь. Половина так и норовит покалечить старика, а он-то нужен целый и невредимый, чтоб предстать перед судом. А вторая половина тоже сходит с ума по-своему — пытается его освободить. Ну, мы и сами с усами, маленько соображаем. Точнее, это «Свободные» так рассуждают, но, я бы сказал, эти ребята не сильно ошибаются.
— Соль земли — вот мы кто, — сообщил второй.
